Боэций (ок. 480–524)

480 год - Боэций

О нём

Боэций, или, точнее, Аниций Манлий Северин (480—524), — позднеримский философ; формально представитель неоплатонизма. Фактически его философия отличалась большим эклектизмом, он проявлял склонность к точным наукам, а в морали его взгляды отмечены даже стоицизмом. Боэций переводил и толковал логические сочинения Аристотеля, а также «Введение в категории Аристотеля» Порфирия. Он переводил Евклида и трактовал «Основания арифметики» Никомаха. Ему принадлежит также трактат о музыке с тщательно разработанной теорией греческой музыки. Основное его философское сочинение — пользующийся мировой известностью стоически окрашенный трактат «Об утешении философией», повествующий о терзаниях души в связи с трагическими обстоятельствами жизни самого автора. Некоторые из его переводов Аристотеля считаются подложными. [1]

 

Цитаты

* * *
Чума нанесет меньший вред, чем враг, прикинувшийся другом!

* * *
При дурных нравах мудрость подвергается опасности.

* * *
Только мудрые могут достигать всего, чего пожелают, дурные же обычно делают то, что угодно их чувственности, того же, чего действительно желают, они достичь не могут.

* * *
Мир этот не мог бы быть согласован в единое целое из столь различных и противоположных частей, если бы не существовало единого начала, которое соединяет столь различное и несогласное.​​​​​

 

Из «Утешение Философией» Боэция

Своё главное сочинение «De consolatione philosophiae» Боэций написал ок. 524-526 гг. в ожидании казни. Оно стало одной из популярнейших книг средневековья и оказало сильное влияние на европейскую литературу.

1

Пес­ни, что рань­ше сла­гал в пору цве­те­нья и силы,
Вынуж­ден ныне на путь скорб­ный напра­вить, увы!
Сно­ва, в сле­зах, мне писать повеле­ва­ют Каме­ны
С ликом запла­кан­ным, вновь — на эле­ги­че­ский лад.
Страх ника­кой победить их не сумел ведь ни разу,
Чтобы заста­вить свер­нуть с избран­ной нами сте­зи.
Сла­вою был я богат в юно­сти ран­ней когда-то,
Ныне судь­бу ста­ри­ка груст­но­го им уте­шать.
Беды уско­ри­ли ста­рость, что насту­пи­ла неждан­но,
И при­ка­за­ла болезнь с нею сдру­жить­ся навек.
Сне­гом моя голо­ва буд­то покры­лась глу­бо­ким,
Немощ­но тело мое, стар­че­ски кожа дро­жит.
Радост­на смерть для людей, если явля­ет­ся кста­ти,
Коль ее ждут, и когда нить она сча­стья не рвет.
К бед­ным глу­ха и стро­га, к ним обер­нуть­ся не хочет,
Очи прий­ти им закрыть, пол­ные слез навсе­гда.
Балов­нем был я пока щед­рых подар­ков Фор­ту­ны,
Смерт­ный слу­чай­но лишь час жизнь не окон­чил мою.
Лик ее лжи­вый когда ж тучи совсем затя­ну­ли, —
Тянет­ся жал­кая жизнь, — длит­ся посты­лый мой век.
Как нас хва­ли­ли дру­зья, пре­воз­но­си­ли за сча­стье,
Толь­ко нестой­ким был тот, кто тяже­ло так упал!

2

Тем вре­ме­нем, пока я в мол­ча­нии рас­суж­дал сам с собою и запи­сы­вал сти­лем на таб­лич­ке горь­кую жало­бу, мне пока­за­лось, что над моей голо­вой яви­лась жен­щи­на с ликом, испол­нен­ным досто­ин­ства, и пылаю­щи­ми оча­ми, зор­ко­стью сво­ей дале­ко пре­вос­хо­дя­щи­ми чело­ве­че­ские, пора­жаю­щи­ми живым блес­ком и неис­чер­па­е­мой при­тя­га­тель­ной силой; хотя была она во цве­те лет, никак не вери­лось, чтобы она при­над­ле­жа­ла к наше­му веку. Труд­но было опре­де­лить и ее рост. Ибо каза­лось, что в одно и то же вре­мя она и не пре­вы­ша­ла обыч­ной чело­ве­че­ской меры, и теме­нем каса­лась неба, а если бы она под­ня­ла голо­ву повы­ше, то вторг­лась бы в самое небо и ста­ла бы невиди­мой для взи­раю­щих на нее людей. Она была обла­че­на в одеж­ды из нетлен­ной тка­ни, с изощ­рен­ным искус­ст­вом спле­тен­ной из тон­чай­ших нитей, их, как поз­же я узнал, она сотка­ла соб­ст­вен­ны­ми рука­ми. На них, как на потем­нев­ших кар­ти­нах, лежал налет забы­той ста­ри­ны. На ниж­нем их крае была вытка­на гре­че­ская бук­ва π, а на верх­нем — θ. И каза­лось, что меж­ду обе­и­ми бук­ва­ми были обо­зна­че­ны сту­пе­ни, как бы состав­ля­ю­щие лест­ни­цу, по кото­рой мож­но было под­нять­ся сни­зу вверх. Но эту одеж­ду рва­ли руки каких-то неисто­вых существ, кото­рые рас­тас­ки­ва­ли ее части­цы, кто какие мог захва­тить. В пра­вой руке она дер­жа­ла кни­ги, в левой — ски­петр. Когда же взор ее оста­но­вил­ся на поэ­ти­че­ских музах, окру­жав­ших мое ложе и обле­кав­ших в сло­ва мои рыда­ния, она выка­за­ла лег­кое воз­му­ще­ние и, гнев­но сверк­нув гла­за­ми, про­мол­ви­ла: Кто поз­во­лил этим рас­пут­ным лицедей­кам при­бли­зить­ся к боль­но­му, ведь они не толь­ко не облег­ча­ют его стра­да­ния целеб­ны­ми сред­ства­ми, но, напро­тив, пита­ют его слад­кой отра­вой? Они умерщ­вля­ют пло­до­род­ную ниву разу­ма бес­плод­ны­ми тер­за­ни­я­ми стра­стей и при­уча­ют души людей к неду­гу, а не изле­чи­ва­ют от него. Но если бы их лас­ки увлек­ли кого-либо непро­све­щен­но­го, что вооб­ще им при­су­ще, я думаю, что пере­нес­ла бы это менее болез­нен­но, ибо тогда мое­му делу не было бы нане­се­но ника­ко­го ущер­ба. Но его — взра­щен­но­го на уче­ни­ях эле­а­тов и ака­де­ми­ков? Сту­пай­те прочь, слад­ко­го­ло­сые Сире­ны, дово­дя­щие до гибе­ли, и пре­до­ставь­те его моим музам для заботы и исце­ле­ния. После этих упре­ков тол­па муз, опу­стив опе­ча­лен­ные лица к зем­ле и покрас­нев от сты­да, гру­стя поки­ну­ла мое жили­ще. А я, чей взор был замут­нен сле­за­ми, не мог рас­по­знать, кто же эта жен­щи­на, обла­даю­щая столь неоспо­ри­мой вла­стью, и, поту­пив долу гла­за в глу­бо­ком изум­ле­нии, мол­ча­ли­во ждал, что же будет даль­ше. Она же, подой­дя побли­же, при­се­ла на край мое­го ложа, и глядя мне в лицо, испол­нен­ное тягост­ной печа­ли и скло­нен­ное скор­бью к зем­ле, ста­ла сти­ха­ми корить меня за то, что душу мою охва­ти­ло смя­те­ние.

3

В без­дну поверг­ну­тый ум быст­ро тупе­ет,
Свет пога­сил свой. В мрак его увле­ка­ют,
Тянут его в тем­ноту неод­но­крат­но
Тьмы пред­рас­суд­ков зем­ных и чело­ве­чьих,
Вред­ных ненуж­ных забот, рост чей без­ме­рен.
В небе кто луч­ше умел видеть доро­ги,
Звезд­ные эти пути, стро­гий порядок
Розо­вых солн­ца планет, лун изме­не­ний?!
Звезд он дви­же­нья следил, знал их орби­ты,
Все их блуж­да­нья умел и воз­вра­ще­нья
В чис­лах про­стых пока­зать пря­мо на твер­ди,
Как, изги­ба­ясь, дро­жит млеч­ный поток в ней;
Так­же и вет­ры зачем всю воз­му­ща­ют
Моря широ­ко­го гладь, сила какая
Круг непо­движ­ный зем­ли веч­но вра­ща­ет;
И поче­му, погру­зив­шись в закат, Гес­пер холод­ный
Утром вос­хо­дит звездой сно­ва бле­стя­щей;
Что управ­ля­ет вес­ны крот­ким поко­ем,
Чтобы укра­сить мог­ла зем­лю цве­та­ми;
Кто вино­град нам дарит в год уро­жай­ный.
Но, кто пыт­ли­вым умом тай­ны при­ро­ды,
Тай­ны искал есте­ства всюду обыч­но, —
Ныне лежит слов­но труп в тяж­ких око­вах,
Шею сда­вив­ших ему гру­бым желе­зом.
Свет уга­са­ет ума, с ликом скло­нен­ным
Вынуж­ден видеть, увы, мир без­рас­суд­ный.

4

— Но сей­час вре­мя для лече­ния, а не для жалоб, — ска­за­ла она, и, устре­мив на меня вни­ма­тель­ный взор, вос­клик­ну­ла: — Неуже­ли это ты! Ты, кото­ро­го я вскор­ми­ла сво­ей гру­дью, моло­ком сво­им, чтобы ты обрел муже­ство и силу духа? Ведь я дала тебе такое ору­жие, кото­рое помог­ло бы тебе сохра­нить непо­ко­ле­би­мую стой­кость, если бы ты толь­ко сра­зу же не отбро­сил его. Не узна­ешь меня? Что мол­чишь? Без­молв­ст­ву­ешь от сты­да или от изум­ле­ния? Я бы пред­по­чла стыд, но чув­ст­вую, что ты пора­жен изум­ле­ни­ем. — Когда же она увиде­ла, что я не про­сто мол­чу, а совер­шен­но утра­тил дар речи, лег­ко кос­ну­лась рукой моей груди и ска­за­ла: Ника­кой опас­но­сти, он стра­да­ет летар­ги­ей, обыч­ной болез­нью рас­стро­ен­но­го ума. Он нена­дол­го забыл­ся, но лег­ко при­дет в себя, раз он был зна­ком со мною преж­де. Чтобы он смог [это сде­лать], мы немно­го протрем ему гла­за, зату­ма­нен­ные забота­ми о брен­ных вещах. Ска­зав так, она осу­ши­ла мои гла­за, напол­нен­ные сле­за­ми, кра­ем сво­ей одеж­ды, собран­ным в комок.

5

После того, как рас­се­я­лась ночь и рас­та­я­ла в све­те,
Сно­ва вер­ну­лась ко мне моя преж­няя сила.
Так же быва­ет, когда соби­ра­ют­ся тучи неждан­но,
Севе­ро-запад их шлет, гонит вет­ром их Кав­ром.
Лив­ни хле­стать начи­на­ют, скры­ва­ет­ся солн­це со сво­да,
Звезд еще нет, хотя тьма уже все зато­пи­ла.
Если ж с фра­кий­ских про­сто­ров Борей при­не­сет­ся холод­ный,
С туч он заве­су сорвет, сно­ва день заси­я­ет,
Вый­дет свер­каю­щий све­том лучи­стым из тучи вне­зап­но
Феб, изум­лен­ных людей всех гла­за ослеп­ляя.

*
После того, как рас­се­я­лись тучи скор­би, я увидел небо и попы­тал­ся рас­по­знать цели­тель­ни­цу. И когда я устре­мил гла­за на нее и сосре­дото­чил вни­ма­ние, то узнал кор­ми­ли­цу мою — Фило­со­фию, под чьим при­смот­ром нахо­дил­ся с юно­ше­ских лет. Зачем, — спро­сил я, — о настав­ни­ца всех доб­ро­де­те­лей, при­шла ты в оди­но­кую оби­тель изгнан­ни­ка, спу­стив­шись с высо­ких сфер? Для того ли, чтобы быть обви­нен­ной вме­сте со мной и под­верг­нуть­ся лож­ным наве­там? — О мой пито­мец, — отве­ти­ла она, — раз­ве могу я поки­нуть тебя и не разде­лить вме­сте с тобой бре­мя, кото­рое на тебя обру­ши­ли те, кто нена­видит самое имя мое! [2]

 

Ссылки


1. Философский словарь. Под ред. И.Т. Фролова. М., 1991, с. 51-52.
2. Боэций. Утешение Философией и другие трактаты. М., «Наука», 1990.
Адрес:
mir-gnozis.ru |
сайт о духовном пути
Яндекс.Метрика ; Рейтинг@Mail.ru