Главная / Имена / Джебран Халиль Джебран (1883–1931)
О нём
Ливано-американский философский эссеист, романист, мистический поэт и художник. Творчество Джебрана Халиля Джебрана (Джибрана) занимает особое место в истории арабской литературы и философской мысли XX века, являясь основой арабского романтизма философского направления. Его личность по праву заслужила быть символом Ливана, слава о нем распространилась по всему миру. Сегодня его издают на многих языках мира, по сути, он является самым читаемым арабским писателем и на Западе, и на Востоке, а его самое знаменитое произведение «Пророк» для очень многих является настольной книгой. Его книги и его творческий путь ставят его в один ряд с такими знаменитостями как Блейк, Ницше, Юнг, Гете, Эмерсон и др.
Творчество Джебрана является синтезом культур Востока и Запада, отличительной его чертой является склонность проникнуть в состояние любого читателя, таким образом проявляя всеобщий синтез и универсализм в философском мышлении и мировоззрении. [1]
Фото разных лет
- Джебран Халиль Джебран, 1898, автор Фред Холланд Дей
- Kahlil Gibran. Photograph Fred Holland Day (1864-1933)
- Kahlil Gibran, 1914. Photograph G.W Harting
Пик творчества. Рисунки
Известность Джебрана набирает еще большие обороты, его начинают сравнивать с индийским поэтом Рабиндранатом Тагором и английским писателем Уильямом Блейком. Творчество Джебрана так же, как и у Тагора, являло собой синтез Востока и Запада, а его идея органического слияния принципов разных видов искусства (живописи и литературы) в одном творческом акте очень напоминало стиль творчества Уильяма Блейка.
- Космос
- Аврора
- Иисус
- Божественность
- Гармония
- Сhain (Цепь)
Из книги "Пророк" (1923):
Одним из наиболее известных произведений писателя является книга «Пророк» (1923). Книга состоит из 26 поэтических эссе философского характера. Главный герой Пророк-философ покидает край, в котором провёл большую часть жизни, и возвращается на родину. Перед его отплытием многие люди этого поселения приходят, чтобы спросить у него наставлений и выслушать мудрость, которую он постиг. Эти наставления носят жизнеутверждающий и гуманистический характер.
О любви
Тогда просила аль-Митра:
– Скажи нам о Любви.
Он поднял голову, посмотрел на народ, и воцарилось молчание. Тогда он сказал громким голосом:
– Если любовь путеводит вас, следуйте за ней, хотя дороги ее трудны и тернисты. Если она осенит вас своими крылами, не противьтесь, даже если вас ранит меч, скрытый в ее оперении.
И если любовь говорит вам, верьте ей, даже если ее голос рушит ваши мечты, подобно тому как северный ветер опустошает сад. Ибо любовь венчает вас, но она вас и распинает. Она растит вас, но она же и подрезает. Она подымается к вашей вершине и обнимает ваши нежные ветви, трепещущие в солнечных лучах. И она же спускается к вашим корням, вросшим в землю, и сотрясает их.
Как снопы пшеницы, она собирает вас вокруг себя. Она обмолачивает вас, чтобы обнажить. Она просевает вас, чтобы освободить от шелухи. Она размалывает вас до белизны. Она месит вас, пока вы не станете мягкими. А потом вверяет вас своему святому огню, чтобы вы стали святым хлебом для святого Божиего причастия.
Все это творит над вами любовь, дабы вы познали тайны своего сердца и через это познание стали частью сердца Жизни. Но если, убоявшись, вы будете искать в любви лишь покой и усладу, то лучше вам прикрыть свою наготу и, покинув гумно любви, уйти в мир, не знающий времен года, где вы будете смеяться, но не от души, и плакать, но не всласть.
Любовь дает лишь себя и берет лишь от себя. Любовь ничем не владеет и не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею, ибо любовь довольствуется любовью.
Если ты любишь, не говори: "Бог в моем сердце", скажи лучше: "Я в сердце Божием". И не думай, что ты можешь править путями любви, ибо если любовь сочтет тебя достойным, она будет направлять твой путь.
Единственное желание любви – обрести саму себя. Но если ты любишь и не можешь отказаться от желаний, пусть твоими желаниями будут: таять и походить на бегущий ручей, что напевает ночи свою песню; познавать боль от бесконечной нежности; ранить себя собственным постижением любви; истекать кровью охотно и радостно; подниматься на заре с окрыленным сердцем и возносить благодарность за еще один день любви; отдыхать в полдень и предаваться размышлениям о любовном экстазе; возвращаться вечером домой с благодарностью; и засыпать с молитвой за возлюбленного в сердце своем и с песней хвалы на устах.
Ибо лишь рука Жизни может принять ваши сердца.
Стойте вместе, но не слишком близко друг к другу, ибо колонны храма стоят порознь, и дуб и кипарис не растут один в тени другого. [1]
О браке
Потом вновь заговорила аль-Митра.
– Что скажешь ты о Браке, учитель? – спросила она.
И он ответил:
– Вы родились вместе и вместе пребудете вечно. Вы будете вместе, когда белые крылья смерти развеют ваши дни. Вы будете вместе даже в безмолвной памяти Божией.
Но пусть близость ваша не будет чрезмерной. И пусть ветры небесные пляшут меж вами. Любите друг друга, но не превращайте любовь в цепи: пусть лучше она будет волнующимся морем между берегами ваших душ.
Наполняйте чаши друг другу, но не пейте из одной чаши. Давайте друг другу вкусить своего хлеба, но не ешьте от одного куска. Пойте, пляшите вместе и радуйтесь, но пусть каждый из вас будет одинок, как одиноки струны лютни, хотя от них исходит одна музыка. Отдавайте ваши сердца, но не во владение друг другу. [1]
О детях
И просила женщина, державшая ребенка на руках:
– Скажи нам о Детях.
И он сказал:
– Ваши дети – не дети вам. Они - сыны и дочери тоски Жизни по самой себе. Они приходят благодаря вам, но не от вас, и, хотя они с вами, они не принадлежат вам.
Вы можете дать им вашу любовь, но не ваши мысли, ибо у них есть свои мысли. Вы можете дать пристанище их телам, но не их душам, ибо их души обитают в доме завтрашнего дня, где вы не можете побывать даже в мечтах.
Вы можете стремиться походить на них, но не старайтесь сделать их похожими на себя. Ибо жизнь не идет вспять и не задерживается на вчерашнем дне.
Вы – луки, из которых ваши дети, как живые стрелы, посланы вперед. Стрелок видит цель на пути бесконечности и сгибает вас своей силой, чтобы его стрелы летели быстро и далеко. Пусть ваш изгиб в руке Стрелка несет радость, ибо как любит стрелок летящую стрелу, так любит он и лук, остающийся на месте. [1]
О даянии
Тогда просил богатый человек:
– Скажи нам о Даянии.
И он ответил:
– Вы даете лишь малую толику, когда даете от своего достояния. Вы истинно даете, лишь когда даете от самих себя. Ибо что есть ваше достояние, как не вещи, которые вы храните и стережете из страха, что они могут понадобиться вам завтра? А завтра? Что принесет завтра самой сметливой собаке, зарывающей кость в песок пустыни, идучи вслед за паломниками в святой город? Что есть страх перед нуждой, как не сама нужда? Разве боязнь жажды, когда колодец полон, не есть неутолимая жажда?
Есть такие, которые дают мало от многого, чем владеют. Они дают с тем, чтобы прославиться, и это тайное желание делает их дары отвратительными. И есть такие, которые дают все то малое, что есть у них. Они верят в жизнь и в щедрость жизни, и их казна не скудеет.
Есть такие, которые дают с радостью, и она – награда им. Есть такие, которые дают с болью, и она – их крещение. И есть такие, которые дают и не знают при этом боли, они не ищут радости и не дают в надежде, что им зачтется. Они дают так же, как мирт в долине струит свое благоухание в пространство. Руками подобных им говорит Всевышний, и их глазами Он улыбается земле.
Хорошо давать, когда просят, но лучше давать без просьбы, предугадывая. Для щедрого искать того, кто получит, – радость большая, чем само даяние.
Есть ли что-нибудь, что стоило бы утаивать? Все, что есть у вас, будет когда-нибудь отдано. Потому давайте сейчас, чтобы время даяния было вашим, а не временем ваших наследников.
Часто вы говорите: "Я бы дал, но только достойному". Деревья в вашем саду и стада на ваших пастбищах не говорят так. Они дают, чтобы жить, ибо утаить – значит погибнуть.
Истинно, тот, кто достоин получить свои дни и ночи, заслуживает от вас всего остального. И тот, кто удостоился испить из океана жизни, достоин наполнить свою чашу из вашего ручья.
Есть ли пустыня больше той, что заключена в вашей смелости, уверенности, даже снисходительности, с коей вы принимаете? Кто вы есть, чтобы люди раскрывались перед вами и снимали покровы со своей гордости, дабы вы увидели их достоинство в наготе и их гордость свободной от смущения? Посмотрите сначала, достойны ли вы сами давать и быть орудием даяния. Ибо воистину только жизнь дает самой жизни, а вы, считающие себя дающими, лишь свидетели.
Вы, принимающие даяния – а вы все принимаете, – не возлагайте на себя бремя благодарности, дабы не надеть ярмо на себя и на дающего. Лучше подымайтесь вместе с дающим на его дарах, как на крыльях; ибо сверх меры печься о своем долге – значит усомниться в великодушии того, для кого мать – щедрая земля, а отец – Бог. [1]
О труде
Потом просил пахарь:
– Скажи нам о Труде.
И сказал он в ответ:
– Вы трудитесь, чтобы не отрываться от земли и души ее. Ибо быть бездельником – значит стать чужим для времен года и выйти из шествия жизни, движущегося к бесконечности в величии и гордом смирении.
Когда вы трудитесь, вы – флейта, в сердце которой шепот минут превращается в музыку. Кто из вас хотел бы стать тростинкой, немой и безмолвной, когда все вокруг поет в согласии?
Всегда говорили вам, что труд – проклятье, и работа – тягость. А я говорю вам: когда вы трудитесь, вы исполняете часть самой ранней мечты земли, уготованную вам в те времена, когда эта мечта родилась. И, работая, вы истинно любите жизнь. А возлюбить жизнь через работу – значит приблизиться к глубочайшей тайне жизни.
Но если вы в своем страдании называете рожденье горем и заботу о плоти – проклятьем, начертанным на вашем челе, то я отвечу: ничто, кроме пота на вашем челе, не сотрет начертанного.
Говорили вам также, что жизнь есть тьма, и вы в усталости своей вторите тому, что было сказано уставшими. А я говорю: жизнь на самом деле есть тьма, когда нет стремления, всякое стремление слепо, когда нет знания, всякое знание тщетно, когда нет труда, всякий труд бесплоден, когда нет любви. И когда вы трудитесь с любовью, вы связываете себя с самими собой, с другими и с Богом.
А что значит трудиться с любовью? Это ткать одежды из нитей своего сердца так, словно те одежды наденет твой возлюбленный. Это строить дом с усердием так, словно в том доме поселится твой возлюбленный. Это сеять семена с нежностью и собирать урожай с радостью так, словно те плоды будет вкушать твой возлюбленный. Это наполнять все, что ты делаешь, дыханием своего духа. И знать, что все благословенные усопшие стоят подле и взирают на тебя.
Часто я слышал, как вы говорили, будто во сне: "Тот, кто ваяет из мрамора и обретает в камне образ своей души, благороднее того, кто пашет землю. И тот, кто ловит радугу, чтобы перенести ее на холст в облике человека, выше того, кто плетет сандалии". Но я говорю не во сне, а в ясном бодрствовании полудня, что ветер беседует с могучим дубом так же нежно, как и с тончайшими стебельками травы. И лишь тот велик, кто превращает голос ветра в песню, становящуюся нежнее от любви.
Труд – это любовь, ставшая зримой. Если вы не можете трудиться с любовью, а трудитесь лишь с отвращением, то лучше вам оставить ваш труд, сесть у врат храма и просить милостыню у тех, кто трудится с радостью.
Если вы печете хлеб равнодушно, то ваш хлеб горек, и он лишь наполовину утоляет голод человека. Если вы точите из гроздей сок с недобрым чувством, то оно отравляет вино. Если даже вы поете, как ангелы, но не любите петь, то вы не даете людским ушам услышать голоса дня и голоса ночи. [1]
О законах
Потом спросил законник:
– Что скажешь ты о наших Законах, учитель?
И он ответил:
– Вы охотно устанавливаете законы, но куда охотнее попираете их. Как дети, играющие на берегу океана, которые любят строить башни из песка, а потом, смеясь, разрушают их.
Но пока вы строите свои башни из песка, океан вновь приносит песок на берег, и когда вы разрушаете их, океан смеется вместе с вами. Истинно, океан всегда смеется вместе с невинными.
Но что сказать о тех, для кого жизнь – не океан, и законы, созданные человеком, – не башни из песка, для кого жизнь – скала, а закон – резец, коим они обращают ее в свое подобие?
Что сказать о хромом, ненавидящем плясунов? Что сказать о воле, который любит свое ярмо и мнит лесного лося и оленя бездомными бродягами? Что сказать о старой змее, которая не может сменить кожу и называет всех остальных голыми и бесстыжими? И о том, кто рано приходит на свадебный пир и, пресытившись, уходит, говоря, что все пиры отвратительны и все пирующие преступают закон? Что сказать мне о них, кроме того, что они тоже стоят под лучами Солнца, но спиною к нему? Они видят лишь свои тени, и эти тени – законы для них.
Что для них Солнце, как не плавильщик теней? И что значит признавать законы, как не склоняться и чертить свои тени на земле? Но вы, идущие лицом к Солнцу, какие образы, начертанные на земле, могут удержать вас? Вы, странствующие с ветром, какой флюгер укажет вам путь? Какой человеческий закон свяжет вас, если вы сбросите свое ярмо, но не перед дверью тюрьмы человека? Каких законов вы убоитесь, если будете плясать, не наталкиваясь на железные цепи человека?
И кто приведет вас на суд, если вы скинете с себя одежды, но не оставите их на пути человека? Народ Орфалеса, ты можешь заглушить барабан и ослабить струны лиры, но кто возбранит жаворонку петь? [1]
О свободе
И просил оратор:
– Скажи нам о Свободе.
И он ответил:
– У городских ворот и у ваших очагов я видел, как вы падаете ниц и поклоняетесь своей свободе, – так рабы унижаются перед тираном и поют ему хвалу, тогда как он обрекает их смерти.
Да, в храмовой роще и в тени крепости я видел, как самые свободные из вас носят свою свободу, как ярмо и наручники. И сердце мое обливалось кровью, ибо вы можете стать свободными лишь тогда, когда даже само желание искать свободу станет для вас уздой и вы перестанете говорить о свободе как об искомом и достигнутом.
Истинно свободными вы станете не тогда, когда лишены забот будут ваши дни и ваши ночи будут избавлены от нужды и горя, а когда ваша жизнь будет повита ими, но вы подымитесь над ними нагие, без оков.
И как вам подняться над днями и ночами, не разорвав цепей, в которые вы заковали свой полдень на заре своего постижения? Воистину, то, что вы называете свободой, – самая прочная из этих цепей, хотя звенья ее блестят на солнце и ослепляют вас. Что, как не частицы самих себя, хотелось бы вам сбросить, чтобы обрести свободу?
Если это несправедливый закон, который вы хотели бы отменить, то закон этот был начертан вашей же рукой на лбу вашем. Вам не стереть его, даже если вы бросите в огонь книги законов; вам не смыть его со лбов ваших судей, даже если вы на них выльете целое море. А если это деспот, которого вы хотели бы свергнуть с престола, посмотрите прежде, разрушен ли его престол, воздвигнутый в вашей душе. Ибо как может тиран властвовать над свободными и гордыми, если нет в их свободе тирании и нет в их гордости стыда?
Если это забота, от которой вы хотели бы избавиться, то эта забота скорее была избрана вами, чем навязана вам. И если это страх, который вы хотели бы изгнать, то источник этого страха – в вашем сердце, а не в руках устрашающего.
Истинно, все в вашем естестве движется в неизменном полуобъятии, желанное и ужасающее, отталкивающее и заветное, то, что вы ищете, и то, от чего бежали бы. Все это движется в вас, как свет и тень, слитые в пары.
Когда тень бледнеет и исчезает, угасающий свет становится тенью другого света. Так и ваша свобода, теряя оковы, сама становится оковами большей свободы. [1]
О боли
Потом просила женщина:
– Скажи нам о Боли.
И он сказал:
– Ваша боль – это раскалывание раковины, в которую заключен дар понимания. Как косточка плода должна расколоться, чтобы ее сердцевина предстала солнцу, так и вы должны познать боль.
Если б ваше сердце не уставало изумляться каждодневным чудесам жизни, то ваша боль казалась бы вам не менее изумительной, чем радость; и вы приняли бы времена года своего сердца, как всегда принимали времена года, проходящие над вашими полями. И вы безмятежно смотрели бы сквозь зимы своей печали.
Многое из вашей боли избрано вами самими. Это горькое зелье, которым лекарь в вас исцеляет вашу больную сущность. Потому доверьтесь лекарю и пейте его лекарства в молчании и спокойствии: ибо его руку, пусть тяжелую и жесткую, направляет заботливая рука Незримого, и хотя обжигает вам губы чаша, подносимая им, она сделана из глины, которую Гончар смочил своими святыми слезами. [1]
О самопознании
И просил мужчина:
– Скажи нам о Самопознании.
И он ответил:
– Ваши сердца познают в безмолвии тайны дней и ночей. Но ваши уши жаждут услышать знание вашего сердца. Вам хочется познать в словах то, что вы всегда знали в мыслях. Вам хочется коснуться пальцами нагого тела ваших снов. И это прекрасно.
Тайный родник вашей души должен излиться и с журчанием потечь к морю; и сокровище собственных беспредельных глубин откроется вашим взорам. Но не стремитесь взвесить на весах ваше неведомое сокровище; и не пытайтесь измерить глубины своего знания посохом или лотом. Ибо ваша сущность – море беспредельное и безмерное.
Не говорите: "Я открыл всю истину", но лучше скажите: "Я открыл истину". Не говорите: "Я открыл путь души". Скажите лучше: "Я повстречал душу, идущую моим путем". Ибо душа ходит всеми путями. Душа не идет в одном лишь направлении и не растет, как тростник. Душа раскрывается, как лотос с бесчисленными лепестками. [1]
О дружбе
И просил юноша:
– Скажи нам о Дружбе.
И он сказал в ответ:
– Твой друг – это твои осуществившиеся стремления. Он – поле твое, которое ты засеваешь с любовью и с которого собираешь урожай со словами благодарности. Он - твой стол и очаг. Ибо ты приходишь к нему алчущий и у него ищешь мира.
Когда твой друг открывает тебе душу, не бойся сказать про себя "нет" и не утаивай "да". И когда он молчит, сердце твое да не перестает слушать его сердце; ибо в дружбе все мысли, все желания, все надежды рождаются и разделяются без слов, в безмолвной радости.
Когда ты разлучаешься с другом, не горюй; ибо то, что ты более всего любишь в нем, становится яснее в его отсутствие, ведь взбирающийся на гору яснее видит ее с равнины.
И да не будет иной цели в дружбе, кроме проникновения в глубины духа. Ибо любовь, ищущая что-либо, помимо раскрытия своей собственной тайны, это не любовь, а расставленные сети, в которые уловляется лишь бесполезное.
И пусть лучшее в тебе будет для твоего друга. Если ему суждено узнать отлив твоего моря, пусть он узнает и его прилив.
Зачем тебе друг, если ты ищешь его лишь для того, чтобы убить время? Всегда ищи его, чтобы прожить время. Ибо он призван исполнить твои желания, но не наполнить твою пустоту.
И пусть смех и взаимное удовольствие сопутствуют сладости дружбы. Ибо в росе малостей сердце встречает свое утро и освежается. [1]
О времени
И спросил астроном:
– Учитель, что скажешь ты о Времени?
И он ответил:
– Вы хотите отмерять время безмерное и неизмеримое, вы хотите жить согласно часам и временам года и даже дух свой подчинить им. Из времени вы хотите сделать ручей, чтобы сесть на берегу и следить за его течением. Но вневременное в вас осознает вневременность жизни, и знает, что вчерашний день – лишь память сегодняшнего, а завтрашний – его мечта.
И то, что поет и мыслит в вас, все еще пребывает в том первом мгновении, рассыпанном звездами в пространстве.
Кто из вас не чувствует, что сила его любви беспредельна? Но кто при этом не чувствует, что сама любовь, хотя и беспредельна, заключена в средоточие его естества, а не тянется вереницей любовных мыслей и деяний? И разве время не подобно любви – неделимой и неизмеримой? Но если в своих мыслях вы должны отмерять время по временам года, пусть каждое из них объемлет все другие. И да обнимет сегодняшний день прошедшее – памятью и будущее – страстным влечением! [1]
О молитве
Потом просила жрица:
– Скажи нам о Молитве.
И сказал он в ответ:
– Вы молитесь, пребывая в горе и нужде; о, если б вы молились также в полноте своей радости и во дни изобилия! Ибо что есть молитва, как не проникновение ваше в живой эфир?
И если вы обретаете утешение в излиянии своего мрака в пространство, то вы обретете радость в излучении зари своего сердца. И если душа ваша будет подвигать вас на молитву, когда вы плачете, она будет подвигать вас вновь и вновь, пусть даже когда вы и плачете, покуда вы не станете смеяться.
Творя молитву, вы подымаетесь, чтобы встретить в воздухе тех, кто молится в этот час и с кем вы можете повстречаться лишь во время молитвы. Потому входите в тот незримый храм лишь ради экстаза и сладостного общения. Ибо если вы войдете в храм лишь для того, чтобы просить, то не получите. Если вы войдете в него и повергнетесь ниц, вас не подымут. И даже если вы войдете в него просить добра для других, вы не будете услышаны. Довольно того, что вы входите в храм незримый.
Я не могу научить вас творить молитву из слов. Бог слышит ваши слова, лишь когда он сам изрекает их вашими устами. И не могу я научить вас молитве морей, лесов и гор. Но вы, рожденные горами, лесами и морями, найдете их молитву в своем сердце. Стоит вам вслушаться в ночную тишину, и вы услышите, как они говорят в безмолвии: "Господь наш, наша окрыленная сущность, это Твоя воля в нас волит, это Твое желание в нас желает. Это Твое побуждение в нас превращает наши ночи, принадлежащие Тебе, в дни, которые тоже Твои. Мы не можем просить Тебя ни о чем, ибо Тебе ведомы наши нужды прежде, чем они родятся в нас: Ты – наша нужда; и давая нам больше от Себя, Ты даешь нам все". [1]
О наслаждении
Тогда вышел вперед отшельник, который бывал в городе раз в году, и просил:
– Скажи нам о Наслаждении.
И ответил он:
– Наслаждение – это песнь свободы, но не свобода. Это цвет ваших желаний, но не их плод. Это глубина, взывающая к высоте, но не глубь и не высь. Это пленница в клетке, расправляющая крылья, но не ограниченное пространство.
Да, воистину, наслаждение – это песнь свободы. Я бы с радостью услышал, как вы поете ее от всего сердца, но я бы не хотел, чтобы вы утратили свое сердце в этом пении.
Есть среди вас юноши, ищущие одного – наслаждения, а их судят и укоряют. Я не стал бы ни судить их, ни укорять. Пусть они ищут. Ибо они найдут не одно лишь наслаждение; семь у него сестер, и даже самая меньшая из них прекраснее наслаждения.
Разве не слыхали вы о человеке, что искал в земле коренья, а нашел сокровище? И есть среди вас старцы, вспоминающие о наслаждениях с раскаянием, как о грехах, совершенных в опьянении. Но раскаяние – это лишь затмение разума, но не наказание для него. Им стоило бы вспоминать о наслаждениях с благодарностью, как о летнем урожае. Но если их утешает раскаяние, пусть они утешатся.
И есть среди вас те, что не столь молоды, чтобы искать, и не столь стары, чтобы вспоминать. В своем страхе перед поиском и воспоминанием они сторонятся всех наслаждений, дабы не пренебречь духом и не оскорбить его. Но даже их воздержание приносит им наслаждение. Так и они находят сокровища, хотя дрожащими руками ищут в земле коренья.
Но скажите мне, кто может оскорбить дух? Разве оскорбит соловей тишину ночи или светляк – звезды? Разве ваше пламя и ваш дым отяготят ветер? Или вы думаете, что дух – это тихая заводь, которую можно всколыхнуть посохом?
Часто, отказывая себе в наслаждении, вы лишь прячете желание в тайники своего естества. Кто знает, быть может, то, что упущено сегодня, ждет завтрашнего дня? Даже ваше тело знает, что ему завещано, знает, в чем оно нуждается по праву, и его не обманешь. А тело ваше – арфа вашей души, и вы вольны извлечь из нее нежную музыку или нестройные звуки.
И сейчас вы вопрошаете в своем сердце: "Как различить нам, что есть благо в наслаждении и что не есть благо?" Пойдите в свои сады и поля и вы узнаете, что для пчелы собирать нектар с цветка – наслаждение, но и для цветка наслаждение давать нектар пчеле. Ибо для пчелы цветок – источник жизни, а для цветка пчела – вестник любви. И для обоих – пчелы и цветка - приносить и получать наслаждение есть и потребность, и экстаз.
Народ Орфалеса, уподобься в своих наслаждениях цветам и пчелам. [1]
О красоте
И просил поэт:
– Скажи нам о Красоте.
И он ответил:
– Где вы будете искать красоту и как вы ее найдете, если не она сама станет для вас и путем, и вожатым? И как вам говорить о ней, если не она будет ткачом вашей речи?
"Красота ласкова и нежна, – говорят огорченные и обиженные. – Как молодая мать, чуть смущаясь своей славы, ступает она среди нас". "Нет, красота грозна и могущественна, – говорят пылкие. – Как буря, сотрясает она землю и небо".
Говорят усталые и утомленные: "Красота подобна нежному шепоту. Она говорит в нашем духе. Ее голос отступает перед нашим молчанием как слабый свет, что дрожит в страхе перед тенью". Но беспокойные говорят: "Мы слышали, как она кричала в горах. И вместе с ее криками раздавался топот копыт, хлопанье крыльев и львиный рык".
Ночью говорят городские стражники: "Красота взойдет с зарею на востоке". В полдень говорят труженики и путники: "Мы видели, как она склонилась над землей из окон заката".
Зимой говорят занесенные снегом: "Она придет с весной, шагая по холмам". А в летний зной говорят жнецы: "Мы видели, как она пляшет с осенними листьями, видели хлопья снега в ее волосах".
Все это сказали вы о красоте. На деле же говорили вы не о ней, но о своих неутоленных потребностях. А красота – не потребность, а экстаз. Это не жаждущие уста и не пустая протянутая рука, но пламенное сердце и очарованная душа. Это не образ, что вам хотелось бы видеть, и не песня, что вам хотелось бы слышать, но образ, который вы видите, даже если сомкнете глаза, и песня, которую вы слышите, даже если закроете уши. Это не смола в складках морщинистой коры и не крыло, сросшееся с когтем, но вечноцветущий сад и сонм вечнолетящих ангелов.
Народ Орфалеса! Красота есть жизнь, снимающая покров со своего святого лика. Но жизнь – это вы, и покров – это вы. Красота есть вечность, глядящаяся в зеркало. Но вечность – это вы, и зеркало – это вы. [1]
О религии
И просил старый жрец:
– Скажи нам о Религии.
И он сказал:
– Разве говорил я сегодня о чем-то ином? Не есть ли религия все дела и помышления, а также то, что не есть дело и помысел, но радость и изумление, вечно возникающее в душе, даже когда руки обтесывают камень или трудятся за ткацким станом?
Кто может отделить свою веру от своих поступков или свои убеждения от занятий? Кто может простереть свое время перед собой, говоря: "Это для Бога, а это для меня; это для моей души, а это для тела"?
Все ваши часы – крылья, своими взмахами рассекающие пространство.
Лучше бы наг был тот, кто облачается в свою мораль, как в лучшие одежды. Ветер и солнце не причинят вреда его коже.
И тот, кто в своем поведении следует этике, заточает свою певчую птицу в клетку. Самая свободная песня не пройдет сквозь железные прутья и проволоку.
И тот, для кого благочестие – окно, которое отворяют и затворяют, еще не бывал в доме своей души, чьи окна - от зари до зари. [1]
О смерти
Потом заговорила аль-Митра:
– Теперь скажи нам о Смерти.
И он ответил:
– Вам хочется узнать тайну смерти. Но где вы найдете ее, как не в сердце жизни?
Сова, чьи глаза завязала ночь, не может снять покров с таинства света.
Если вы подлинно хотите узреть дух смерти, распахните свое сердце перед плотью жизни. Ибо жизнь и смерть едины, как едины река и море.
В глубине ваших надежд и желаний лежит молчаливое знание запредельного; и, как семена, спящие под снегом, ваше сердце видит сны о весне. Верьте снам, ибо в них скрыты врата в вечность.
Ваш страх перед смертью – лишь трепет пастуха, стоящего перед царем, который вскоре возложит на него руку в знак милости. Разве в трепете пастуха не таится радость от того, что он будет отмечен царем? Но разве не трепет беспокоит его всего более?
Ибо что значит умереть, как не встать нагим на ветру и растаять на солнце? И что значит перестать дышать, как не освободить дыхание от его беспокойных приливов и отливов, дабы оно могло подняться, расшириться и безвозбранно искать Бога?
Лишь тогда вы будете петь по-настоящему, когда изопьете из реки молчания, и начнете восхождение, лишь когда достигнете вершины. И лишь тогда вы исполните свой подлинный танец, когда земля потребует к себе вашу плоть. [1]
