mir-gnozis.ru - Главная / Имена / Евгений Трубецкой (1863–1920)
***
Подъем в «иное царство» и дальний путь в запредельное
Искателей чудесного манит самая неизвестность искомого, и оттого они так часто сами не знают, куда идут и чего ищут. Преклонение перед мудростью «незнания» составляет неожиданную черту сходства между философией Сократа и сказкой всех народов. [...]
Есть, например, удивительный рассказ о том, как мужик (а подругой версии царь) хотел пристрелить раненого орла, но, вняв его просьбе, сжалился, взял в дом и кормил три года, скормил ему всю свою скотину, занимал у других и для этого проживался, на что и жаловалась его многочисленная семья. Три года (а по другой версии три дня) подряд пробовал орел подняться над землей и был не в силах. Наконец, по окончании срока кормления поднялся, опустился и молвил мужику: «Пора нам с тобой рассчитаться, садись на меня.
Сел мужик на орла, «орел взвился и полетел на сине море. Отлетел от берега и спрашивает у мужика: “Погляди да скажи, что за нами и что перед нами, что над нами и что под нами?”. За нами, — отвечает мужик, — земля, перед нами море, над нами небо, под нами вода». Орел встрепенулся, мужик свалился; только орел не допустил ему упасть в воду, налету поймал. Три раза мужик падал, на третий раз совсем было потонул, но каждый раз орел его поднимал и спрашивал: «Что за нами, что перед нами, что над нами, а что под нами». «И за нами море, и перед нами море, над нами небо, под нами вода». Вытащил орел мужика, посадил на себя и спрашивает: «Хорошо тебе тонуть было? Таково-то и мне было сидеть на дереве, как ты в меня из ружья целился. Теперь за зло мы рассчитались; давай добром считаться».
С житейской точки зрения все это кормление орла для неизвестной цели — чистейшее безумие; но слушатель сказки чувствует, что мужик вознагражден за свои тяжкие жертвы уже самой высотой своего полета, самым фактом этого могучего творческого подъема.
- «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке (Е.Н. Трубецкой, 1922)
***
Познание и откровение
Всякое материальное познание временной действительности, равно как и формальное познание ее априорных условиях, есть познание экзотерическое: оно проникает в абсолютное сознание о дpyгoм, ибо время есть форма другого не—совершенного, не—абсолютного; но сознание Абсолютного о самом себе составляет высший эзотерический план абсолютного сознания, который в нашем познании о временном не открывается.
Вопрос о том, может ли человек проникнуть в этот высший, эзотерический план, есть вопрос об откровении в собственном смысле слова. В большей и важнейшей своей части он подлежит ведению метафизики, а не теории познания.
В конце концов это — вопрос не только о взаимоотношении двух планов сознания, но вместе с тем — и о взаимоотношении двух планов бытия; это вопрос, — есть или нет между человеком и Абсолютным жизненное соприкосновение, жизненное отношение, — притом отношение интимное, внутреннее; ибо сознание Абсолютного о самом себе может открыться человеку лишь в том случае, если Абсолютное или Всеединое станет для него жизнью, если человеческое сочетается с Абсолютным в одно неразрывное, органическое целое. Этот вопрос о жизненном отношении человека к Абсолютному представляется лишь частью другого, более общего метафизического вопроса о взаимоотношении Абсолютного и его другого. В качестве такового он. не может быть рассматриваем здесь и должен составить предмет другого исследования.
***
В учении Августина становится перед церковью идеал царствия Божия, как совершенного единства. Это прежде всего идеал аскетический. На земле монастырь и монашество всего больше приближаются к его осуществлению. В самом слове «монах», по объяснению Августина, звучит единство (оно происходит от греческого слова μόνος, — один); в нем выражена идея тесного сожительства братьев во Христе, которые все вместе, являются как бы одним человеком, одной душою и одним телом. Монашество олицетворяет собою единство церкви. И вот почему «враги единства», — донатисты, — отвергают самое имя монашества, называя вместо того своих аскетов «борцами» или «воинами Христовыми»). В «Граде Божием», как видно из этого, аскетический идеал получает значение руководящей нормы для всей церкви, более того — для социальной жизни всего человечества. Этот единый идеал в гораздо большей степени, чем учение о видимой церкви, которое двоится, — делает Августина отцом средневекового латинства.
- Миросозерцание блаж. Августина. Религиозно-общественный идеал западного христианства в V веке (1892)
***
Всякое философское учение может иметь значение общечеловеческое, лишь поскольку оно выражает собою какой- либо важный момент общечеловеческой жизни. Поэтому, чтобы преодолеть то или другое философское учение, корнями своими связанное с окружающей его духовной средой, недостаточно его до конца продумать: нужно кроме того его еще и пережить, не умом только, а всем существом отделиться от той исторической атмосферы, в которой оно выросло.
Всякая мысль живая, жизнеспособная, неизбежно переживает мыслителя, впервые ее высказавшего, и продолжает свое развитие после его смерти. Поэтому всякий, кто овладеет ею в полной мере, неизбежно двигает ее вперед. Наоборот, тот «верный» ученик, который слишком ревниво отстаивает неприкосновенность мысли своего учителя, неизбежно остается позади ее, ибо, цепляясь за букву, он утрачивает дух, который движется и развивается. Этим определяется задача всех тех, кто хочет быть продолжателями Соловьева.
- Миросозерцание Вл. С. Соловьева, т. I (1913)
***
Вопрос о смысле вообще, и вопрос о смысле жизни
Попытке ответить на вопрос о смысле жизни должна предшествовать ясная и точная его постановка. Мы должны прежде всего сказать, что мы разумеем под тем «смыслом», о котором мы спрашиваем.
Спрашивать о смысле — значит задаваться вопросом о безусловном значении чего-либо, т.е. о таком значении, которое не зависит от чьего-либо субъективного усмотрения, от произвола какой-либо индивидуальной мысли. — Спрашиваем ли мы о смысле какого-либо непонятного нам слова, о смысле какого-либо нашего переживания или целой нашей жизни, вопрос всегда ставится о всеобщем и безусловном значении чего-либо: речь идет не о том, что значит данное слово или переживание для меня или для кого-либо другого, а о том, что оно должно значить для всех.
Так, понимаемый «с-мысл» есть логически необходимое предположение и искомое всякой мысли. Основное задание логической мысли заключается в том, чтобы не быть только субъективным переживанием. Поэтому всякая логическая мысль стремится утвердиться в чем-то безусловном и всеобщем, что носит название истины или смысла. Мысль же только субъективная, которая не достигает цели этого стремления, мысль, неспособная стать общезначимою, отбрасывается всяким логически мыслящим как бессмысленная. Иначе говоря, «смысл» есть общезначимое мысленное содержание или, что то же, общезначимая мысль, которая составляет обязательное для всякой мысли искомое.
Нетрудно убедиться, что так понимаемый «смысл» представляет собою логически необходимое предположение не только всякой мысли, но и всякого сознания. Co-знать именно и значит — осмыслить, т.е. отнести сознаваемое к какому-нибудь объективному, общезначимому смыслу. Пока я только переживаю те или другие ощущения, впечатления, эмоции, — я еще не со-знаю; сознаю я только с того момента, когда мысль моя, возвышаясь над воспринимаемым, относит его к какому-либо общезначимому мысленному содержанию, утверждаемому как «смысл».
Положим, я сижу на берегу большой реки. Я вижу вдали что-то похожее на туман; потом впечатление проясняется, и я отчетливо воспринимаю какой-то дымок. Может быть, это — поднявшееся над рекой облако; может быть, это — дым отдаленной фабричной трубы или идущего вдоль берега паровоза. Но вот дымок, казавшийся сначала неподвижным, начинает приближаться, следуя извилинам реки; а вместе с тем мое ухо ясно начинает различать усиливающееся по мере приближения шлепанье по воде. И вдруг мне окончательно становится ясным несомненный смысл всего воспринимаемого, смысл, разом превращающий весь хаос моих восприятий во единую, целостную картину. Это — пароход идет вниз по течению! Все, что раньше мне представлялось или казалось, — облако, дым фабрики или паровоза, — отбрасывается мною, как только мое, мнимое, психологическое. Я нашел нечто сверхпсихологическое, что больше всех моих ощущений, переживаний, мыслей, общее искомое моих мыслей, которое ими предполагается и которое поэтому называется «с-мыслом». В отличие от всего мнимого, кажущегося, что я отбросил, это мысленное содержание, сознаваемое мною как смысл, утверждается мною как общеобязательное. Раз для меня ясно, что я вижу и слышу пароход, идущий против течения, я требую, чтобы и все признавали то же самое. То же самое мысленное содержание должно выразить «с-мысл» переживаний и восприятий других людей, которые тут же рядом со мною смотрят вдаль в том же направлении и слушают.
Такое же значение вопроса о «смысле» может быть показано на любом конкретном примере. — Это — всегда вопрос об общезначимом мысленном определении чего-либо, о безусловном значении для мысли чего-либо познаваемого или просто сознаваемого. В этом значении слова «смыслом» должно обладать все, что мы сознаем, ибо «сознать» именно и значит облечь что-либо в форму общезначимой мысли. Все то, что не поддается такому выражению, — тем самым находится за пределами возможного сознания.
Под «смыслом», таким образом, всегда подразумевается общезначимая мысль о чем-либо, и в этом значении смыслом обладает решительно все, что может быть выражено в мысли без различия ценного и неценного. Так понимаемый «смысл» может выразиться как в положительной, так и в отрицательной оценке любого предмета нашего познания, ибо отрицательная оценка совершенно так же, как и оценка положительная, может быть облечена в форму общезначимой мысли. Мы можем говорить о хорошем, дурном или о безразличном по отношению к добру и злу «смысле» того или другого деяния или факта, — все эти изречения одинаково могут находиться в полном соответствии со словом «смысл» в широком его значении.
Но кроме этого общего значения общезначимой мысли, слово «смысл» имеет еще другое, специфическое значение положительной и общезначимой ценности, и именно в этом значении оно понимается, когда ставится вопрос о смысле жизни. Тут речь идет, очевидно, не о том, может ли жизнь (какова бы ни была ее ценность) быть выражена в терминах общезначимой мысли, а о том — стоит ли жить, обладает ли жизнь положительной ценностью, притом ценностью всеобщей и безусловной, ценностью обязательной для каждого. Такая ценность, в качестве всеобщей, допускает общезначимое мысленное выражение; и, стало быть, тесное, специфическое значение слова «смысл» в данном случае не отменяет, а дополняет общее его значение. Искомым тут, как и во всех вопросах о «смысле», является общезначимая мысль, но при этом, — общезначимая мысль о ценности. Нам предстоит прежде всего рассмотреть, какими данными мы располагаем для решения этой задачи.
- Смысл жизни (1922)
